Паэлья от Синей Бороды - Страница 39

Глаза. У отражения в зеркале – не мои глаза. Один глаз был голубой, как у меня, но другой – светло-карий. Как у кошки, которую я видела здесь пару раз.

– Что… Кто… – только и смогла пробормотать я, опираясь на раковину. Вытянув руку, я коснулась пальцами зеркальной поверхности, оказавшейся вдруг пронзительно-холодной, и принялась с какой-то истеричной одержимостью протирать зеркало от остатков пара. Моя шея, мои острые ключицы, обнаженная грудь – тоже моя. Глаза – не мои. И в них не было испуга и паники, которые должны были бы сейчас отражать мои глаза. Я из зеркала смотрела на себя спокойно, будто это не я, а кто-то другой наблюдал за мной сейчас по ту сторону стекла.

– Ай! – вскрикнула я, обрезав палец о край зеркала. Сунула палец в рот, и мое изображение сделало то же самое, а с того края, о который я порезалась, по гладкой зеркальной поверхности поползла вниз капелька крови. Странно, она растеклась на несколько капель, которые, оставляя зигзагообразные подтеки, заструились по стеклу, создавая ощущение, будто кровоточит мое лицо, а зеркало лишь отражает его. Кровавые ручейки затекали мне на шею, растекались по ключицам. И я, уставившись на свое изуродованное жуткими подтеками отражение, не смела отвести от него взгляд, потому что боялась увидеть кровь на своей коже. Эти кровавые ручейки сливались в одно большое кровавое пятно, в котором тонуло мое изображение. И казалось, в этой крови тону, захлебываюсь я. «Беги отсюда, беги! Беги от него!» – вновь послышался мне голос. Чужой голос, не мой, хоть слова и были на русском.

– Не-ет! – закричала я и замахнулась, чтобы разбить окровавленное зеркало. Но вместо него на осколки разбилось мое сознание.

X

Я очнулась не мгновенно. В себя я приходила постепенно. Словно по очереди вступали в игру музыкальные инструменты, внедрялись посторонние звуки: какое-то бумажное шуршание, осторожные шаги, будто ходили на цыпочках, приглушенный до шепота разговор, звук задвигаемой шторы, скрип приоткрывающейся двери. И последним в мое сознание, окончательно разбудив его, вклинился голос мужа:

– Кариньо, зачем ты это сделала? Зачем?

Я открыла глаза и увидела нависшего надо мной Антонио. Его красивое лицо искажала гримаса страха, тревоги, удивления.

– Что – сделала? – шепотом спросила я, осматриваясь. Нахожусь в спальне, в кровати. В комнате, помимо мужа, присутствует уже известный мне доктор Хавьер.

– Это, – тронул он меня за руку. Я опустила глаза и увидела, что мои запястья туго забинтованы. Я вопросительно посмотрела на доктора, но тот, наклонившись к уху Антонио, что-то сказал ему, на что тот кивнул. И доктор, попросту не заметив моего вопросительного взгляда, вышел из комнаты.

– Что случилось, Антонио? – тревожно спросила я, потому что ситуация начала не на шутку пугать своей непонятностью.

– Отдыхай, кариньо, отдыхай, – со скорбной миной произнес он, игнорируя мой вопрос.

– Что случилось, Антонио?! – уже громче повторила я и, несмотря на его протесты, села. Голова сильно кружилась, движения давались с трудом от сильной слабости. Похожую слабость я испытывала, когда принимала душ. Душ. Зеркало. Чужие глаза у моего отражения. Кровавые подтеки. Голос. Это все вспомнилось, но вот что было потом? Под молчаливым взглядом мужа я опустила глаза на свои руки и внимательно осмотрела их, будто видела впервые. Ранку на пальце, который я обрезала о край зеркала, удалось обнаружить не сразу – такая она была маленькая. Странно, что этот крошечный порез спровоцировал такое количество крови. Или это была кровь не из пальца? И вообще не моя кровь? И не кровь? И не было ее вовсе?

А запястья – забинтованы…

– Я нашел тебя в ванной, – после долгого молчания наконец-то разжал губы Антонио. – Ты лежала на полу, а твои руки… Ты порезала вены, Даш-ша. Зачем, кариньо, зачем? Мы с тобой все решили… Что все будет хорошо. Не понимаю, кариньо, зачем?..

– Нет-нет, – горячо зашептала я. – Я не резала себе вены, правда. Ты мне веришь?

По глазам мужа было видно, что ему бы хотелось верить мне, но он не верит.

– Я не делала этого, Антонио! Мне стало плохо, когда я принимала ванную. А потом…

И осеклась, подумав, что рассказывать мужу о странном видении в зеркале не стоит. Только усугублю ситуацию, которая и так уже поворачивалась не в мою пользу. Что же произошло там, в ванной?

– Что – «потом»? – жадно ухватился за мою недосказанность Антонио.

– А потом – не знаю. Я очнулась уже здесь, сейчас.

Разочарование в глазах мужа было неподдельным. Похоже, он ждал, что я расскажу ему подробности, как и почему вскрыла себе вены.

– Ты была в ванной на полу, – снова начал он по кругу. – Кровь, много крови…

– Где? На зеркале? – порывисто спросила я.

– И на зеркале тоже. Это потому, что ты порезала руки.

– Антонио, я не резала себе руки! Порезала только палец, вот, смотри! Но это случилось, когда я вытирала зеркало. Но вены – нет. Зачем мне это делать?

– Я тоже тебя спрашиваю – зачем? – наморщил лоб Антонио.

И я громко застонала от бессилия, потому что переубедить его в том, что я не пыталась совершить суицид, показалось невозможным.

– Тебе плохо, кариньо? – встревожился муж.

– Да, мне плохо. Я хочу спать, – ответила я, лишь бы прекратить этот бессмысленный разговор. Вернемся к нему позже, сейчас мне сложно спорить. Я действительно все еще нехорошо себя чувствовала, видимо, от потери крови. Мне бы уснуть – вновь уснуть, сбежать в сон от тревожных мыслей. Потому что я действительно не понимаю, что произошло там, в ванной. И мне от такого провала в памяти, мягко сказать, неуютно.